Купчино. Исторический район. Купчино: оправдание окраины

Реальный Петербург

		И. Г. Порошин Купчино: оправдание окраины 1999 год

Когда купчинец впервые приглашает кого-то в гости, он почти обязательно произносит: "Вы не беспокойтесь, я вас встречу у метро". Вежливость здесь ни при чем. "Купчино" – наземная станция. Не успеет поезд остановиться в стеклянно-бетонном павильоне, как взору открывается сизая стена гаражей. Металлический голос объявляет, что станция "конечная". Уже это вселяет ощущение порога, предела, конца, если не света, то – города. И начало нового – чужого. Чувство потерянности усиливается, когда людской поток увлекает вас в подземный переход, облицованный плиткой цвета нездоровой мочи. Просочившись сквозь коридор теток подземелья, промышляющих сигаретами, батонами, газетами, цветами, котятами, шерстью, вы понимаете, что оказались вовсе не на той стороне, что приветствовала вас сквозь стекло железным оскалом. То была неприглядная юго-восточная кромка Московской заставы, это – Купчино; рельсы Витебской железной дороги – вполне явственная граница между ними. Здесь легко растеряться, растерявшись – заблудиться. Благо, выхода из метро – два, а прилегающие к ним автобусно-трамвайно-троллейбусные остановки разбросаны в двухсот-трехсотметровом радиусе асфальтового поля. Причем на некоторые остановки приходят автобусы, помеченные одним и тем же номером, но увозящие людей в разные концы. Так что, прежде чем втиснуться, требуется окликнуть спину: "Он пойдет налево или направо?" Все это и имеют в виду опытные купчинцы, когда зовут в гости петербуржцев – легче встретить, чем объяснить, как добираться. Тех, кто организовывал это пространство, получившее свое название в память о погибшей под бульдозерами градостроителей деревеньке, не мучило тщеславие. Чертя линии на ватманском листе, эти люди не думали о том, чтобы кому-то понравиться. Купчино создавалось для купчинцев. Только они и могут судить свой район. Случайные заезжие его не чувствуют, не понимают, замыкаясь на высокомерии обитателя Исконной Петербуржщины, или артистически впадая в легкомысленный восторг европейского путешественника перед афро-азиатской экзотикой: "Ба! Да здесь живут люди. И не мрут, как мухи". Одним словом, нам требовался абориген – проводник, сознающий отдельность Купчина и в то же время не воспринимающий эту отдельность трагически. Мы нашли того, кого искали в те декабрьские дни, когда в очередной раз решалась судьба страны. На Балканской площади, том самом заасфальтированном пространстве, примыкающем к восточной стороне железной дороги, стоял "ПАЗик" – милейшее (и, к сожалению, уходящее) кругломордое автосоздание, которое войдет в историю как транспортное средство, в странные семидесятые десантировавшее горожан на борьбу с урожаем. Водруженные на его крышу громкоговорители настаивали: "Дорогие жители славного града Купчино, голосуйте за независимого кандидата по М-скому территориальному избирательному округу..." и т. д. СЛАВНЫЙ ГРАД КУПЧИНО Понятно, эпитет бесхитростно обыгрывает название главной путевой артерии района – проспекта Славы. Другое дело – ГРАД КУПЧИНО. В дверцу автобуса мы стучались с надеждой. Приподняв угол агитационного плаката, из окна с некоторой опаской выглянул человек. – Вы – автор обращения? –Я. – Нам нужен проводник. – Могу. Геннадий Эрастович Кучин. Мы поняли, что нашли клад. К слову, и мы стали находкой для Геннадия Эрастовича. Неожиданно он получил возможность высказать давно обдуманное. Временами он даже несколько злоупотреблял правами экскурсовода. И все же мы сочли нужным сохранить интонацию рассказчика, а также часть автобиографических откровений нашего сталкера, ибо в судьбе этого купчинца запечатлена живая история района. – Мы переехали в Купчино в семидесятом. Как только сдали девятиэтажку в начале Будапештской улицы, наш дом на Малой Посадской пошел под капитальный ремонт. Люди тогда с воодушевлением покидали коммуналки, надеясь счастливо переломить судьбу. Однако жизнь на Петроградской стороне, известно, имеет некоторое очарование. И чем ближе старость, тем более это очарование осознается, и тем менее ощутимы преимущества "отдельного" существования в новостройках. Вот почему мои уже пожилые родители и я, их послушный сын, почти трагично переживали переезд в Купчино. Строительный пейзаж, всякий раз превращаемый обильными петербургскими осадками в грязное месиво, равно как и новое школьное окружение – как мне казалось, катастрофически отличавшееся от прежнего, – вселяли в меня отчаяние. При первой возможности я покидал проклинаемое место, круглый год носящее всё серое, и забывался с книгой на любимом Елагином, часами бродил по набережным... Я отказался от бесцельных вылазок за границу, осознав всю нелепость попыток укрыться в прекрасном вчера от мрака сегодня. Я научился ненавидеть место моего нового обитания, всю эту бетонопанельную географию, всю эту варшаводоговоровскую топонимику ("Тебе-то что", – говорили мне "энтузиасты" со Ржевки и "большевики" из Веселого поселка) спокойной ровной ненавистью, и свыкся с ней, как с болью. Меж тем, стройка стремительно уходила на юг, за проспект Славы, придав ему тем самым статус экватора Купчина. На камнях как-то слишком быстро росли деревья. Сквозь густую листву посаженного под нашими окнами тополя солнце едва пробивалось, поэтому в большой комнате даже летом было сыро и холодно. В семьдесят девятом, в год, когда я заканчивал скромный институт по скромной специальности, умер отец. Мама пережила его на семь лет. Возвращаясь с ее похорон, я вдруг явственно прочел на кумачовом транспаранте, что висел на железнодорожном мосту при въезде на улицу Салова, – дантово: "Оставь надежду всяк сюда входящий". Вокруг все только и говорили, что о переменах. Как и все, я внимательно следил за этими "переменами". Я относился к числу тех, кто не отчаивался, но и не обнадеживался. Меня смешили те, кому за сменой вывесок чудились "ростки нового", пока из окна автобуса, ехавшего по проспекту Славы, я не увидел чудо. Я вышел из автобуса и уже через минуту зачарованно рассматривал архитектуру дома, который поначалу принял за мираж, возникший посреди пустыни унылых пяти и девятиэтажек. Я вдруг осознал, что уже давно смотрю на мир закрытыми глазами. Я проморгал этот дом. Не почувствовал рождение силы, которая этот дом подняла. О нет, я говорю совсем не о, так называемых, новых русских. Едемте смотреть. ДОМ, КОТОРЫЙ ПОСТРОЕН В КУПЧИНЕ Вскоре мы были там, где романтический Альпийский переулок сливается с длинной и стремительной Бухарестской улицей. Месте, где родилась vita nuova Геннадия Эрастовича. – Сегодня это один из самых дорогих домов Санкт-Петербурга. Квадратный метр здесь стоит тысячу долларов. Это, конечно, безумие. Но можно поручиться, что здесь будут селиться не сумасшедшие. Разумеется, все атрибуты в наличии – двухэтажные квартиры, гараж, система видеоконтроля, вышколенная охрана. Известный британский афоризм вполне внятно воплощается и в крепостных мотивах архитектуры. Сначала я долго не мог понять, что же меня больше всего поразило. Потом стало ясно. Рожденный на Петроградской, я не мог не признать в проступающем силуэте счастливых видений прошлого. Модерн, постмодерн – какая разница, все это лишь игра в фантики. И в том, и в другом случае вполне различимы приметы буржуазного тщеславия, жаждущего приватизировать мировую историю и уместить ее в размерах собственного дома. Когда я говорил об "английском жилище", то всего лишь дал вам возможность улыбнуться. Конечно, это никакое не "английское жилище", а всего лишь представление о нем тех, для кого проект затевался. Поэтому судить этот дом – значит судить мечту. Занятие весьма сомнительное. Можно заметить, что нелепое соседство этого порождения вкуса постсоветской буржуазии с архитектурными образцами "экономной экономики", пожалуй, только подчеркивает изъяны его архитектуры, а пустырь напротив выступает метафорой его неуместности, – и упустить главное: люди, которые потихоньку раскупают эти драгоценные квадратные метры, по сути, первые оседлые купчинцы. Они переезжают сюда, уже не помышляя о новом обмене. И как оседлые жители, не смогут долго пребывать в заточении, пусть и дорогом. Рано или поздно они подумают о виде из окна. У них достаточно сил, чтобы, скажем, преобразовать пустырь в регулярный парк. То же во многом относится и к дому в низовьях Будапештской улицы – там, где она пересекается с улицей Ярослава Гашека. Новый дом на Будапештской улице нравится больше. Хотя бы потому, что он не являет собой никакой манифестации. Это спокойная, не лишенная в своей конструктивности изящества, архитектура. Не знаю, кто облюбует мансарды этого дома – вряд ли члены Союза художников. Быть может, это будут удачливые обитатели Пушкинской, 10 или модные фотографы. Важно, что эти люди приедут в Купчино жить и работать. Эти два дома и их обитатели наверняка станут причиной социальной сумятицы. Новые контрасты мобилизуют купчинцев, неожиданно осознавших свое аутсайдерство. Но они не подумают утолять свой жизненный азарт с помощью булыжника. В целом они принимают правила современной игры. Приятель с некогда вожделенной мною Гражданки, по этому поводу заметил: "Я выхожу на улицу и вижу врачих, выгуливающих своих кокер-спаниелей и опасливо косящихся на сорокалетних стариков, бродящих от угла к углу в поисках стакана. Все – что трезвые, что пьяные – ходят медленно и тихо. Иногда складывается ощущение, будто по улицам бродят мертвецы. Есть старые города, есть – молодые. В Питере заключено с десяток разных. Когда-нибудь Купчино неизбежно состарится, но пока здесь достаточно стремительных людей. Здесь можно прощупать пульс". ВРЕМЕНА И НРАВЫ – Настоящее все больше захватывало меня. Мне нравилось чувствовать ритм Нового Времени. И я решил сбросить с себя путы моей тоскливой службы. Я устроился работать учителем труда в купчинскую школу. Я вспоминал разговоры, которые мне поневоле приходилось выслушивать в свое время в мужских туалетах: эти саги о междворовых войнах, сказания о великих гопниках, былины об ударниках алкогольного движения. Все это, если и присутствует в разговорах сегодняшних купчинцев-тинейджеров, то в ином ракурсе. На смену Царственному Уголовнику пришел Его Величество Бандит. Почувствуйте разницу. Если в первом случае важен масштаб жестокости, то во втором – богатство и влиятельность. Ведь "бандит" – это всего лишь бизнесмен, вынужденный порой применять силу. Само понятие "группа" претерпело сильные изменения: монолитную, джинсово-ватниковую "контору" сменила расхлябанная пестрая "тусовка". В моде индивидуализм, респектабельность, образование, аккуратность. Юноши нынче учатся беречь здоровье смолоду. Сегодняшние гопники носят двубортные костюмы. Аутсайдерство – некогда стиль жизни миллионов – теперь почти презираемо, или же является особо утонченным бизнесом. Романтическое значение слова "компания" (сообщество симпатичных, интересных друг другу людей) упразднено. Теперь романтизируются профессиональные узы, скрепляющие могущество сотрапу. Равно как и под мужской дружбой теперь все чаще понимают совсем другое, чем прежде. Абсолютная доступность спиртного не превратила детей новостроек в племя алкашей, чего многие опасались. Только законченный лицемер станет утверждать, что "раньше пили меньше". Больше, больше. Новому времени – новый экстатизм. На смену портвейну, призванному скреплять товарищество и вдохновлять на мужественные свершения, пришло куда более тонкое удовольствие – психотропные таблетки "экстази". Социально безопасный стимулятор. Откушав водки или портвейну, вы с кулаками или объятиями обращаетесь к человечеству. Проглотив "экстази", вы, никому не досаждая, любуетесь расширенными горизонтами сознания. Выигрывает и общественная гигиена: обезображенные рвотой лифты – верная примета семидесятых. В случае с "экстази" главное – не переборщить, так утверждают завсегдатаи рейв-дискотек, облюбовавшие клуб на Софийской улице. Его название изрядно американизированная молодежь произносит со смаком – "Факел". Кстати, старинная русская забава – драка на танцплощадке – теперь воспринимается едва ли не как пережиток прошлого. Преступный подростковый мир не имеет никакого специфического купчинского закваса. И, самое главное, он не думает его себе приписывать, как то было прежде. Кроме того, с тех пор, как триумфально завершилась Великая Антиларечная Война у метро "Купчино", в районе нет явных очагов преступности. Она растеклась по району ровным, не бросающимся в глаза слоем. ФОРУМ – Сейчас, когда мы возвращаемся туда, откуда начинали знакомство с Новым Купчином, обратите внимание на эти ровные прямоугольники пустырей, лежащих между Бухарестской улицей и Загребским бульваром. Внимательные наблюдатели, приезжая в Купчино, непременно замечают, что это пространство создает ощущение поистине монгольского простора. Круглый год здесь гуляют ветры, летом нося пыль, зимой швыряя поземку. Теория происхождения рас, доходчиво изложенная в школьных учебниках географии, представляется в связи с этим весьма убедительной. Присмотритесь внимательнее к купчинцам-мужчинам: сутуловаты, преимущественно широкоскулы, с чуть раскосыми глазами. Справа от вас – поросль домов 137-й серии: на лицо ужасные, добротные внутри. Даже обладают некоторым весом на петербургском рынке недвижимости. Что еще есть интересного в плоскости, ограниченной двумя железными дорогами – с запада и востока, улицами Салова и Малой Балканской – с севера и юга? Пожалуй, универсамы. Их здесь с десяток. В условиях бесповоротного продуктового насыщения они постепенно начинают изощряться в сервисе. Но все они, конечно, не могут спорить с нашим Форумом – Балканской площадью. Здесь прежде была речка Волковка. Совхоз "Шушары", что в трех километрах вверх по давно застывшему течению, использовал ее в качестве сточной канавы. Известные обонятельные нюансы веско дополнялись осязательными эффектами – рядами ларьков и их хозяевами, подбором которых ведал какой-то тонкий толкователь теории Ламброзо. Грязная пьяная публика, само собой, прилагалась. Но однажды ларьки оказались закрытыми, а русло бывшей речки до краев наполнено щебнем. Потом заасфальтировано. Это напоминало блицкриг. Каждое утро, проходя к метро, купчинцы могли наблюдать каждодневные успехи этой войны. Не знаю, как оплачивался труд рабочих. Но энтузиазм строительства – это нечто, что лежит вне оплаты труда. Так строили Новокузнецк (по версии Маяковского), ощущая, что твоя лопата, кувалда или отбойный молоток творит саму историю. Сработанные из чудесно дешевой, чудесно легкой и чудесно теплостойкой израильской штукатурки, многочисленные торговые павильоны Балканской площади, конечно, не преодолевают идею Ларька, но реализуют ее с европейским лоском. Попытки универмага "Купчинский" путем решительного осовременивания опротестовать первенство Балканской площади – обречены на неудачу. Триумф нового торгового центра не сводится к ассортименту, стратегическому пристанционному месторасположению, сервису. Просто старый универмаг, растянувшийся цепью девятиэтажек по проспекту Славы, напоминает купчинцам об их тусклом прошлом. Здесь же, на этой купчинской агоре, они думают о напоенном солнцем завтра. Об этой площади заговорили сразу, она стала знаменитой, когда в ее центре воздвигли двухэтажный храм Меркурия. – Идите сюда! – наш проводник стоит в дверях кафе "Адаме" и манит к себе. – Знаете, что такое гармония? Смотрите! Кучин указывает на пожилого мужчину: он сидит за столиком, читает газету. Перед ним кружка пива, отпитая наполовину. Голос Геннадия Эрастовича возвышается – кажется, этот недюжинный патриот завершает свое обозрение: – Действительность не уродует купчинцев. Как и должно, остались маленькие трагедии маленьких людей. Но больше нет трагедии Купчина. Когда-нибудь жители этого района забудут свое страстное желание вырваться отсюда и стихнут покорными бабочками в крепко сплетенной паутине инфраструктуры. Отсюда, из Купчина, кстати, легко любить Санкт-Петербург. Купчинцу он предстает неизменно праздничным, недоступным. Ведь только в недоступности мы распознаем красоту. * * * Мы уезжали по Бухарестской улице. Машина неслась вслед заходящему солнцу, и, кажется, могла бы догнать огненный диск, если бы не выбоины на асфальте. Дорожное полотно здесь должно быть идеально ровным – это стратегическая задача градоначальников. Ибо ни одна другая улица не может подарить столь сильного ощущения простора, свободы, счастья. Двигаясь от окраины к центру, мы восторженно вторили Бродскому: "Как стремительна жизнь в черно-белом раю новостроек".